Виктор Сайдаков «СИЯЮщИе оКна»

Наша улица была совсем маленькой. В том ряду, где мы жили, всего-то и насчитывалось с десяток до- мов и избушек. Стояли они вплотную к березовой роще. Березы в ней были как на подбор. Высокие, стройные и совсем не похожие на те сгорбленные и приземистые, что растут в околках, разбросанных по Кулундинской степи. Впрочем, и в этих околках есть своя прелесть и красота.

Со стороны степи почти всегда дули ветры. Роща их сдерживала. В непогоду она шумела протяжно и тревожно, процеживая сквозь себя ветер, ослабляя его холодную силу. Шум берез был разным в зависи- мости от времени года.

Осенью далеко несло по воздуху крепкую листву. Она, обессилено падая, засыпала дворы и огороды, устилала желтым поляну перед нашими домами.

Когда-то с этой улочки началась деревня, а потом наши дома оказались на отшибе, деревня ушагала дальше.

Бежишь, бывало, осенью из школы или клуба, ветер пробирает тебя насквозь. Перебегаешь через дорогу, потом через пустырь, где стоит одинокий ма- газинчик, и оказываешься на небольшой поляне, ос- вещенной окнами домов. Здесь — затишек. Спокой- но и как-то сразу тепло.

Зимой по вечерам особенно уютным и радост- ным казался свет из родительских окон. Вдоль до-

мов по снегу были натоптаны тропинки. Жили в де- ревне тогда дружно и часто по гостям ходили. Ну а мы, пацанва, конечно, мотались до позднего вечера по родной улочке, по этим самым тропинкам в свете окон, затевая всевозможные игры.

Случалось, бегаешь, бегаешь, остановишься у ка- кого-нибудь палисадника и увидишь кусочек чужой жизни за стеклами.

Хозяин в розовой майке устало сидит за столом и задумчиво крутит на цветастой клеенке стакан с чаем. И по тому, что он в майке, понимаешь: тепло, даже жарко в доме. Прислонившись спиной к печи, стоит молодая хозяйка и что-то со смущенной и в то же время радостной улыбкой (соскучилась за день) говорит, говорит — торопится пересказать, что нако- пилось за это время. А он слушает ее и тоже пытается улыбаться. Но получается у него не очень. Не отошел еще от работы, от снежной степи, от гула трактора — целый день с полей вывозили сено. И хотя ему как трактористу можно было сидеть в кабине, но где же утерпишь, если прицепщики — ребята молодые и неопытные? Напортачат — собирай потом сено по всей степи. Вот и выскакивал наружу: то перецепить волокушу, то показать, как нужно заводить тросы за скирду. Ну и набило лицо февральским ветром — оно теперь, отходя в домашней теплыни от холода, горит. Попробуй тут поулыбайся, когда щеки тянут- ся, как резиновые.

И все равно улыбается. Хорошо, когда дома тебя ждут, когда жена ладная да умелая, когда пацаненок, твоя копия, заливается смехом, барахтаясь на печи с котом.

И так за каждым окном. Своя уютная и, казалось, вечная жизнь. Без невзгод, без нездоровья, без смер- тей.

В том углу поляны, где над бабки-Галченкиной избушкой нависали березы, по вечерам дружили Димка Москаленко и Валька Каткова. В шестидеся- тые годы прошлого века, когда девушка и парень симпатизировали друг другу, встречались, вместе гуляли, ходили в кино, все это называлось «дру- жили».

В поселке все про всех знали. За Димкиной и Валькиной любовью наблюдали с пристальным лю- бопытством.

Димка был одним из деревенских красавцев-си- лачей — крупный, добродушно-спокойный, как и все в Москаленкинском роду. Валька тоже была краси- вая, фигуристая и очень опасная, по мнению дере- венских баб. «Жигалка, — осуждали они ее, — вер- тячая, как кобыла Поздняковская, не идет, а прямо пляшет. А гордячка! Голову задерет, и глазами — ту- да-сюда, туда-сюда».

В ту пору в нашей школе впервые ввели один- надцатый класс, и получалось, что к концу обучения многим выпускникам исполнялось восемнадцать лет. А это возраст, когда можно вступать в брак. Вот Димка с Валькой и решили: как только окончат шко- лу, сразу поженятся.

Москаленкина родня на дыбы поднялась. Же- ниться не послужившему в армии парню, да еще без специальности, было тогда не заведено. Вальку не- взлюбили за то, что сбивала его с панталыку. Вот па- рочка и облюбовала подальше от Димкиной родни закоулок, чтобы встречаться.

У нас, пацанов, было одно на уме: подсмотреть, как целуются Димка с Валькой. Мы выглядывали из- за избушки, а они целоваться не торопились. Ходили по освещенной полянке по кругу, снежок скрипел у них под ногами, они что-то все говорили, говорили,

да Валька заливисто смеялась — громкая была дев- ка. Это больше всего убивало: ну чего говорить, чего смеяться, хватай да целуй!

Кто-то не выдерживал, убегал домой. Родители уже давно прокричали: «Витька, домой! Колька, ну- ка в дом иди! Где ты, зараза, шляешься? Смотри, по- лучишь у меня!»

Наутро мы врали друг другу напропалую: «Вы только ушли, а я вернулся. Димка Вальку ка-ак при- жмет к плетню и — давай целовать!..»

Эх, легкое розовое пацанство! Отлетело незамет- но. Иной раз думаешь, а со мной ли это было там, в степи, где жил, шевелился, гремел, надсадно рабо- тал, страдал, плакал и смеялся мой степной народ?

Родные окна снились мне потом всю жизнь. И в трудные годы в армии, и в чужих краях среди враж- дебных людей. Их свет поддерживал, наполнял си- лой и надеждой.

Долгие годы был целым и мой родительский дом, из окон которого шел этот живительный свет. Быва- ло, я наезжал сюда после длительных командировок или душевных мытарств и невзгод. Выкашивал во дворе траву, загонял машину и какое-то время жил здесь, около любимых степных озер, закатов, горев- ших вишневыми пожарами, очищающего запаха по- лынки, звездных ночей, неумолчного стрекотания: днем — кузнечиков, вечером — цикад.

И почти каждый раз случались здесь сердечные находки: то серп, подоткнутый отцом под крышу са- рая, то мамин платок, повешенный ее рукой в лет- ней кухне. Самое дорогое было, что отцом подоткнут, маминой рукой повешен. Душа моя тогда наполня- лась благодарностью к людям, которые жили по со- седству и не тревожили родительского дома, не зо- рили его.

Иногда по вечерам, особенно если доводилось быть в родной деревне на излете зимы, я зажигал во всех комнатах огни и ходил по поляне, на которой тропинок уже не было. И хотя предупреждал поэт Геннадий Шпаликов: «…Даже если пепелище вы- глядит вполне, не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне…», я все-таки находил. И уезжал в чумной город совсем другим.

Потом соседи по нашему дому разъехались. Их место заняли чужие, незнакомые люди — новая, не- здоровая поросль, алчно живущая одним днем в на- ступившее тогда смутное и разорительное время для моей страны…

Недавно довелось по печальному случаю побы- вать в своем селе. Мы ехали с братом на его машине. Дорога шла как раз мимо родной улочки, и он меня все время отвлекал: «Гляди, гляди, какие снегири! Они к нам, между прочим, перед самой весной при- летают… А туда глянь! Видишь, у твоего дружка Ген- ки скирда какая за огородом? Молодец, мужик!»

А мне-то хотелось смотреть совсем в другую сто- рону. Тогда он остановил машину и сказал: «Да не смотри ты туда, не смотри, ради бога! Нет там боль- ше родительского дома! Пустое место! Понимаешь, пустое! Раскатали и растащили его по ночам. Не мог я его уберечь…» И отвернулся…