Стоял теплый сентябрь. Почти в самом центре областного города напротив старого кинотеатра «Победа», то есть на другой стороне улицы, сидел на скамейке пожилой человек. На него оглядывались, кое-кто здоровался. Оглядывались, наверно, потому, что внешность у него запоминающаяся, колоритная. Пожилой человек был одет в светлый плащ, на голове – более темного оттенка берет. В глаза бросались ухоженные седые волосы и такая же борода. Во всем облике читалась располагающая открытость, лицо буквально светилось готовностью откликнуться, помочь… Даже незнакомым людям хотелось в ответ улыбнуться, кивнуть или поздороваться с ним.
Его же взгляд был прикован к вымощенной брусчаткой небольшой площадке рядом с кинотеатром. Вернее, к киоску, который до последнего времени торговал тортами и пирожными. Сейчас он был отгорожен переносным заборчиком, и там происходила рабочая суета. Автомобильный кран перемещал ларек на специальную платформу.
На сердце нашего героя лежала грусть. Он прощался со своим местом работы, где провел последние двенадцать лет. Звали его в жизни по- разному. На службе в армии – Голубевым. На пищевой фабрике, почтительно – Тимофеем Федоровичем, а в детстве на далеком полуострове озера Чаны – Тимкой… Его душа сейчас в воспоминаниях была устремлена именно туда, в маленькую озерно-степную деревеньку Обозная, где он родился.
Тогда шла война. Она проникала в каждый уголок большой страны, в каждый дом. В большой семье Голубевых это ощущали в полной мере. Уже два года на фронте был отец. С нуждой пока справлялись. В Обозной людей выручали охотничьи и рыбацкие навыки. Практически рядом, за шестьдесят- сто километров в голых степных местах суховейным летом 1942 -го люди начали голодать. В их деревне этой беды пока не знали. Кормились дичью и рыбой, хотя и здесь со стороны государства был надзор – все для фронта. Но за каждой рыбиной и за каждой уткой не уследишь. А вот хлеба не хватало. Муку экономили и поэтому к ней подмешивали то коноплю, то просо, а иногда измельченную крапиву или сушеные перемолотые ягоды черемухи, паслена.
Шестилетний Тимка, самый младший в семье, однажды расхныкался перед матерью:
– Мамка, я уже не могу эту противную рыбу есть… Дай хорошего хлеба …
Наталья – так звали мать– собрала всех ребятишек в избу (а их было четверо – три брата и сестренка), закрыла двери и сказала:
– Вот что, ребятишки… Тимка у нас без хлеба рыбу есть не может и гундит из-за этого так – во всей деревне слышно… Вы ведь знаете, война идет и папка наш там… Он бы не порадовался за тебя, Тимка… Ох, не порадовался. В степи, рассказывают, сейчас голод страшенный? У них не то, что хлеба – ничего нет. Озеро-то наше, батюшко-Чаны, с рыбой да птицею до них не доходит… И поэтому люди уже траву едят…
– Разве траву человекам можно есть, мамка?– осипшим голоском, округлив глаза, удивлялся Тимка,– она же для коровов и овечек…
– А если совсем нечего есть, сынок… Вам братовья – Толя да Мишка – то карасей наловят, то гагару поймают… А там траву, какая лебедой зовется, в чугунке наварят, напарят – вот и вся еда… И все об этом знают, кроме тебя… Как вот мне теперь по деревне ходить? С какими глазами? Ух, как стыдно… Тимка-то у нас, оказывается, самый голодный на всем белом свете…
На второй день Тимка слонялся по двору задумчивый и сосредоточенный. Подходил к пряслу и, повиснув на нем, долго смотрел в ту сторону, где расстилалась сине-зеленая степь. Потом около свежего стога сена сидел. Оглядывался, нет ли рядом кого-нибудь, выдергивал несколько травинок, клал на язык и жевал. Морщился, выплевывал и снова оглядывался.
Вечером мать нажарила рыбы. Ставя большую семейную сковороду посреди стола, спросила у Тимки:
– Ну а с тобой мне что делать?
– Я, мамка, теперь всегда буду рыбу есть,– важно и серьезно ответил Тимка. – А нельзя ее наловить и передать тем, кто траву ест.
– Да как-то не получается, сынок.
–Ты, мамка, ходи теперь по деревне с хорошими глазами, я все буду, что даешь, есть. А когда вырасту, стану хлебовым человеком.
– Это как?
– Ну такую большую печку сделаю и буду там хлебы выжаривать…
– Выпекать…
– Да, выпекать… Такие хлебы, как наш стол… По степи буду ездить и всем раздавать… Ты только научи меня, как хлебы делать…
Наталья, рассказывая ребятишкам о начинающемся голоде в Кулундинской степи, сама к этому относилась с некоторым сомнением: все-таки здесь глубокий тыл. Но вскоре стало ясно, что это не просто досужие разговоры.
В середине июля, в самое знойное пекло, «из степу», так произносили это здесь на украинский лад, к ним каким-то образом добрался дальний родственник – Павел Кошелев. Сухой, почти черный от загара, с покрасневшими веками. Он часто-часто помаргивал глазами – видать, болели они у него – и виноватым глухим голосом просил у старого дядьки Алексея, старшего брата Тимкиного отца:
– Спасай, Алексей! Дошли мы до самой ручки, на зуб нечего положить…
– Да чем спасать-то, свояк? У нас у самих не зернинки. Тоже ведь урожая не было, а что собрали в прошлом году, отправили для фронтовых нужд… Как и все. Да и нынче, видать, без хлеба останемся…
Он поднял голову, прищурился на солнце:
–Третью неделю без передышки жарит. Хоть бы разик тебе капнуло. Прижухнет пшеничка-то. Не выправится. Вот напасть так напасть. Перед войной, помнишь какие хлеба звенели… Не поверишь, бывало фуражку бросишь на колосья –лежит… А тут прямо беда на беду…
– Ну, может, рыбу или дичинку какую…
– Так бери мои сети, ружье, лодку. Я покажу тебе место, где уловисто, там и поставишь, глядишь, и утку подстрелишь…
– Не справлюсь я, свояк, ни с лодкой, ни с ружьем, ни с сетями… Не умею …
– Не умеешь? – удивился дядька Алексей.
Он не мог взять в толк, как здоровый мужик не может быть приспособлен к таким простым и необходимым вещам… Потом, словно что-то поняв, определил:
– Ладно, Мишка с тобой сплавает… Он у нас уже здоровый. Ему вот-вот четырнадцать стукнет.
Мишка стоял здесь же рядом и все слышал. Правда, он так до конца и не понял, зачем его старый дядька добавил для гостя обидные слова, когда сказал: «Мишка у нас все может, да и остальные ребятки тоже не отстают, что с ружьями, что с сетями»…
Потом, спохватившись, что, наверно, задел своими словами гостя, который и так выглядел приниженным и сконфуженным, дядька Алексей поинтересовался:
– Ты как, свояк, добрался-то? К нам машины, в основном, в окружную ходят, ну те, что за соленой рыбой… Это…– он стал прикидывать что-то в уме,– это же, считай, сто двадцать километров… А напрямую… Сколько же напрямую до ваших мест? Где-то за семьдесят? Но через протоку сейчас, я знаю, не переправляют…
– Я – напрямую… Пешком…
– Напрямую? А через протоку?
– Переплыл… Я хорошо плаваю…
– Твою-то маковку! Что беда с людьми делает… Знаешь что, свояк, пойдем-ка в тенек, потолкуем с тобой подробнее…
Они сели на лавку под вербой. Дядька Алексей закурил. Протянул кисет степному человеку, но тот покачал отрицательно головой.
– Скажи-ка ты мне вот что, друг, – продолжил дядька Алексей,– настреляем мы уток, наловим рыбы, а что дальше с этим добром делать? Пекло, видишь, какое, а пешим ходом надо добираться самое малое двое суток. Так? Мясо и рыба уже через два часа станут тухнуть …
Он продолжал курить. Павел молчал, опустив голову. Подошла Тимкина мать. Присела рядом. Спросила:
– О чем толкуем, мужики?
Дядька Алексей рассказал, прибавив, как добирался Павел.
Она слушала, сокрушенно качая головой:
– Надо же, выходит, правду люди говорят… А я про голод-то и не поверила сразу. Придется тебе, Павел, задержаться у нас на неделю.
Тот замычал что-то, закачал головой…
Но она не дала ему возразить.
– Ты сначала меня послушай. Твои продержатся неделю?
– Не знаю. Мой, самый малой, сынишка Валерка, сильно недужит. Да и мать наша.
– Назад-то с пустыми руками нельзя возвращаться, зря, что ли, такой путь проделал. Надеяться будут, ждать. Ребята мои помогут тебе рыбки поймать и каку-никаку дичину добыть. Мы рыбу-то посолим, подвялим и уток разделанных в тузлуке подержим. Но для этого, сам понимаешь, время надо. Соли я на рыбопункте выпишу, я там работаю, мы для государства, для фронта рыбу в бочках солим…
– Не могу я целую неделю. У меня ни денег, ничего нету. Вас самих вон сколько… Это же такая нахаба для вас…
– Ничего, как-нибудь,– ответила Наталья. Нам здесь проще – озеро кормит, прожить можно. Да и грех это – не помочь. Тяжело, конечно. Все же теперь туда уходит.
Она не сказала «на войну», но и так понятно было.
– У вас, Павел, кто на фронте?
– Да и я должен был идти по возрасту, да вот,– он показал правую руку, пальцы которой, как по линейке были обрублены по самые казанки,– в тридцать пятом еще. Жатку ремонтировали, ну и недоглядел. Помощник-несмышленыш раньше времени механизм провернул – вот и отхватило.
Дядька Алексей крякнул, покраснел, заерзал на лавке и снова стал искать кисет. Неудобно стало, зря охаял человека, когда намекал на неумех, что не приспособлены к охоте и рыбалке. Нет, таких, конечно, пруд пруди, но случается же всякое, как вот с Павлом.
– Ничего, я приладился,– виноватым голосом продолжал Павел. А на войну батьку забрали да брательников – Сашку и Лешку.
Тут он остановил свои слова, снова часто-часто заморгал красными веками, отвернулся, делая судорожные глотки, потом справился и закончил:
– Про Лешку два месяца назад бумага казенная пришла, мол, смертью храбрых. Матка наша слегла и до сих пор размягчиться не может, лежит, точно заклеклая…
В общем, уговорили Павла остаться на неделю. А куда ему было, горемычному, деваться? Что-то другое в этой ситуации и нельзя было придумать.
Провожали Павла ожившего, завеселевшего, с двумя рогожными мешками. В одном были вяленые подъязки, в другом – разделанные, подсоленные и переложенные крапивой тушки диких уток, и даже двух гусей, которые дуриком чуть не в упор налетели из-за камыша на Мишку. Он не сплоховал. Ударил дуплетом и сшиб обоих.
Когда попрощались с родственником, подошел к нему и Тимка. Он протянул сухарь, чудом сохранившийся в каком-то мальчишеском загашнике, и важно сказал:
– Дядя Паша, это для Валеры, который болеет. А я скоро стану большой и привезу вам хлебы.
Все улыбнулись Тимке. А мать добавила, обращаясь к Павлу:
– Приезжай еще, поможем.
Повезло ему на этот раз с дорогой. Наталья сумела договориться с шофером, который доставлял из рыбопункта бочки с солониной на базу, и тот, правда, более длинным путем подвез его до райцентра. А там – на перекладных, к ночи добрался до своей деревеньки, которая ютилась на кособокой гриве буквально на границе с Казахстаном.
За время войны он еще два раза добирался до Обозной. Племянник Мишка научил его ставить сети, солить и вялить рыбу. Всякий раз на рыбалку напрашивался и Тимка. Он сидел на корме лодки, почти не мигая, смотрел на дядю Павла, и наступал такой момент, когда обязательно спрашивал:
– А Валера больше не болеет?
– Нет, не болеет, все нормально,– отвечал тот, но видел, что в глазах мальчишки стоял еще какой-то вопрос. И не мог понять, какой.
Года через два после войны привез в Обозную Павла его друг на своем стареньком ГАЗ-67. Рассказывали, что Наталья была в ограде, когда к их дому подъехала машина. Павел, как увидел ее, подбежал, взял за руки, заплакал, а вот сказать сначала ничего толком не мог. То кланялся, то пытался встать на колени и бормотал:
– Вы ведь спасли нас тогда, спасли, понимаешь… Я своим детям все время про вас рассказываю… И отцу, и брату, и сынишке Валерке – всем. Отец с братом вернулись живые. И подарки вам передали, трофейные… Ну и от меня, понятно, тоже. Простите, я раньше все никак не мог выбраться к вам.
Успокоившись, он принес подарки из машины, которые показались Голубевым сказочно-невообразимыми для деревни. Наталье – черный шерстяной платок с шелковыми кистями, с огромными красными розами по кайме и с букетом посредине. Дяде Алексею – трубку и расшитый охотничьими картинками, полный хорошего табаку, кисет, Мишке – ружье. Толе – набор рыболовных крючков.
В вытянувшемся за это время, пока он его не видел, тонком подростке Павел не сразу узнал Тимку. Потом догадался, что это он, подошел, пожал, как взрослому руку, сказал:
– И для тебя, Тима, у меня кое-что есть.
Улыбнулся, полез в карман и вынул подарок, глядя на который, тот не мог удержаться от счастливого восклицания:
– Ничего себе!
Это был немецкий складной ножичек, с перламутровыми розовыми боковинками и, наверно, с полутора десятками разнообразных лезвий и приспособлений. Тут тебе и миниатюрные ножнички, и ложка с вилкой, и сверло, и шило, и отвертка, и открывашка, и всякие другие, не совсем понятные штучки. В общем, самая заветная и чаще всего несбыточная мечта любого мальчишки того времени.
– И еще, Тима, я все время думал, что же ты хотел спросить, когда мы ездили на рыбалку? И, кажется, догадался. Про сухарь, да? Помог он моему Валерке или нет? Сухарь-то тот, в общем-то, маленький, оказался… большим. Так иногда случается. Ведь он был последний у тебя, значит, самый дорогой. Знаю, что несуразно тебе объясняю. Но как могу…
…Тимофей Федорович смотрел, как кран грузит ларек на широкомер, и постепенно освобождался от мыслей, которые унесли неожиданно в родную деревеньку. И посматривал по сторонам. У него здесь была назначена встреча, которую он считал очень важной, потому что тоже была связана и с деревней, и с этим киоском да, в общем-то, со всей жизнью. В детстве он мечтал быть хлебопеком. С этого и начал в одной из районных пекарен. Потом учеба и работа. «Самая вкусная на свете»,– как он сам говорил.
Переехав в областной город, он вскоре стал в нем одним из лучших кондитеров. Его фирменные торты и пирожные славились по всей округе. Уйдя на пенсию с должности главного инженера -кондитера, никак не мог расстаться со своей профессией и упросил начальство торговать пирожными в кондитерском ларьке. Этот ларек стал настолько популярен, что к нему иногда очередь выстраивалась больше, чем в кассы за билетами. И не только в пирожных было дело. А в незримой волне доброты, исходящей от удивительного продавца.
Тимофей Федорович всегда был в белоснежной куртке и таком же колпаке парадной чистоты. В нем все до самой мельчайшей морщинки светлое, промытое. Мягкие, аккуратные руки, снежные усы с бородой. Голос когда он, подавал пирожное и говорил: «Кушайте на здоровье!» – звучал располагающе, доверительно.
Продавец многим представлялся этаким утонченно воспитанным князем или графом, оставившим свои скучные аристократические дела ради главного, что составило его счастье, – тихой торговли пирожными. И делал это с истинно благородным наслаждением: «Примите, сударыня, ваш бисквит…Такое вы попробуете только у нас…».
Очередь к его ларьку была тоже светлой, молодой и доброй. В ней люди лучилась улыбками и говорили хорошие слова.
Однажды после какого-то душещипательного фильма к ларьку подошли заплаканная девушка и парень. Остановились напротив. Парень уговаривал девушку:
– Что ж ты так переживаешь, Валя… Успокойся…Это же кино… Выдумка…
Та улыбалась сквозь слезы:
– Сейчас, Андрюша… Вот посмотрю немного на Тимофея Федоровича и успокоюсь…
– Он что, волшебник?– засмеялся парень.
– Не знаю, но вполне возможно,– серьезно ответила девушка. – Давай подойдем поближе, и ты все поймешь…
Они в этот вечер были последними в очереди. Тимофей Федорович и впрямь был, как волшебник. Он поздоровался с Валентиной как со старой знакомой. Подал ей пирожное, одобрительно посмотрел на Андрея, и у него с девушкой произошла мимолетная, почти неуловимая переглядка. Диалог глазами. «Ваш? Хорош, ничего не скажешь, хорош! Под стать вам». И ответное, слегка смущенное: « Ну да. Мне тоже нравится…»
А Андрей вдруг повел себя совершенно неожиданно. Он приблизился к киоску и, почти просунув голову в окошечко, удивил и Тимофея Федоровича, и Валентину, пробормотав при этом:
– Как же, я не среагировал на это имя-отчество?
И задал киоскеру совершенно неожиданный вопрос, показывая пальцем на что-то внутри ларька.
– А это что у вас?
Тимофей Федорович даже немного растерялся:
–Это? Это складной ножичек, можно сказать, реликвия…
– Посмотреть можно?
– Вообще-то я его в руки никому из посторонних не даю. Но вам…– Тимофей Федорович мельком взглянул на Валентину,– поскольку эта замечательная девушка уже больше года сюда заглядывает… Вам можно.
И он подал Андрею складной ножичек с розовой перламутровой ручкой.
И тогда Андрей сказал:
–Да еще и имя с отчеством совпадают. В общем, думаю, что вы мой дальний родственник,– заявил он удивленному кондитеру. – Мой дедушка – Валерий Кошелев – рассказывал про этот складник и про вас.
Так Тимофей Федорович подружился с замечательной молодой парой: студентом последнего курса журфака Андреем Кошелевым и его девушкой Валентиной Каревой.
Они часто провожали Тимофея Федоровича домой. Тот жил рядом с кинотеатром, за большим и ухоженным сквером. Говорили о прошлом, а Андрей все порывался выбрать время и побеседовать обстоятельно со старым кондитером, собираясь написать про него очерк…
Их-то и поджидал в тот день, когда сносили ларек, кондитер Голубев . И вот они явились. Оживленные, улыбчивые, молодые. Андрей с ходу спросил:
– Все-таки снесли?
–Как видишь,– ответил пожилой человек.
–А что на его месте будет?
– Говорят, книжный киоск. – И добавил, с какой- то светлой и в то же время пронзительно грустной улыбкой.
– Вот все и кончилось.
–Ничего не кончилось, стал возражать Андрей,– мы ведь еще книгу должны с вами написать…
Старик молчал. Потом полез в карман и вдруг подал Андрею тот самый складной ножичек с перламутровой ручкой:
– Возьми на память…
– Да что вы, Тимофей Федорович, как можно?
– Бери, бери, он мне больше не понадобится.
–Ничего подобного. Понадобится. Вот книгу напишем, и я его вам верну…
А дальше разговор как-то не получался. Разошлись.
Ночью Тимофея Федоровича не стало. Он ушел из жизни во сне. Тихо, незаметно. И уже утром на темном прямоугольнике брусчатки, где еще вчера стоял киоск, появились цветы. Белые-белые. Как накрахмаленные колпак и куртка Тимофея Федоровича. И еще. Начиная с сентября того года, о котором идет речь, стало меньше зрителей в «Победе». И как ни ломали головы работники кинотеатра, не могли понять, почему так случилось?
Рассказ Виктора САЙДАКОВА.
Виктор Иванович Сайдаков родился 2 июля 1951 года в пос. Сибирском Купинского района Новосибирской области. Окончил Новосибирский пединститут и военное училище. Работал в школе, служил рядовым стрелком-пулеметчиком в ГСВГ, офицером в военных газетах и журналах. После увольнения в запас десять лет возглавлял департамент по информационной политике Межрегиональной ассоциации «Сибирское соглашение». Одновременно вел авторские программы на радио «Слово» г. Новосибирска.
Пишет стихи и прозу. Публиковался в журналах и альманахах «Дальний Восток», «Сибирские огни», «Воин России», «Сибирская горница», «Чаша круговая», «Сибирский Парнас», «АлександрЪ», «Парад литератур», в сборниках серии «Сибирская проза. Век ХХ – век ХХI», « Библиотека сибирской литературы». Автор книги избранных произведений «Сияющие окна». Лауреат литературных премий им. П.Дедова и Н. Гарина-Михайловского». Награжден медалью «Василий Шукшин». Полковник в отставке. Член Союза писателей России.