Татьяна Бернякович «Внезапности бытия» (миниатюры с натуры)

Под этим названием собраны забавные бывальщины «с бору по сосенке»: здесь и хатушенские, и копкульские, павлодраские и купиские истории. Русский человек везде одинаков: бывает смеш­ным сам, умеет видеть смешное, умеет и посмеяться от души – беззлобно и весело. На том и стоим.

Предмет гордости

Косили Котов луг под Петровским. Мужики сели обедать. Солнце уже пекло как на заказ, и все разулись, скинув надоевшие сапоги под телегу.

Иван Долбик приткнулся у готовой копешки, кинув на ноги охапку прохладной травы. Мужики расселись вокруг. Напротив Долбика сел Кыля, и тоже вытянул ноги вперед. Долбик, глядя на небольшие стопы ног Кыли, презрительно изрек:

– Иэх! И на таких-то ножках он всю жизнь проходить думает! Как тебя земля держит!

Во! – и с этими словами он резко демонстративно выбрасы­вает свою ногу из-под травы, – во! Во на чем ходить надо-ть! Надо сказать, глянуть было на что: нога оказалась 47 размера при «очень среднем» росте ее владельца.

Вот так посиделки

Было это в 60-х годах, когда в деревне еще не было электри­чества, и бабы ходили на посиделки со своим керосином.

Как всегда: вязали, пряли, тростили пряжу, а песни переме­жались поторосиями (байками). И зашел разговор о самоубийцах, о страшном грехе, на который обрекает себя человек.

Манька Сипатая, как сейчас бы сказали, инициативная и впе­чатлительная, стала уговаривать баб проверить, что чувствует человек в последнюю минуту жизни. Даром убеждения она обладала, видать, недюжинным. Решили, что Манька повесится, зацепив за крюк для зыбки холщевый рушник, чтобы не больно шее. А как табуретку она оттолкнет – бабы немедленно ее приподнимут и снимут петлю.

Старшие заплевались, закрестились, а молодые быстро орга­низовали «эксперимент». Манька-отчаюга, встала на табуретку, накинула петельку, напомнила стоящим рядом здоровым моло­дайкам, чтобы сняли ее сразу же, как толкнет она табуретку – и тут же толкнула. Бабы окаменели. Манька захрипела и судо­рожно засучила ногами. Все – ни с места. Полная тишина. И тут бабка Мотя с печи как заблажит:

• Анщихристы! Сымайтя ж!

Все будто проснулись: в секунду приподняли Маньку, сняли петлю, стали хлестать по щекам, брызгать водой. В общем, захва­тала она ртом воздух, заводила безумными глазами, заголосила без­звучно, расслабленно. Посиделки на том и закончились. Но сколько потом бабы ни просили Маньку рассказать, что она чувствовала и видела, результатами «эксперимента» она ни разу ни с кем не поде­лилась. А повторять – охотников не нашлось.

Чтоб уронить, так уронить

Мать была на сносях сестренкой, а мне – пять лет. Не было у нас на тот момент квашеной капусты. А матери вынь да положь именно капусту. Мы с ней взяли небольшую миску, и пошли к тетке Лене Адамовой за речку, за капустой. Приличную посудину мать постеснялась взять.

Тетка Лена капусты наложила, перекинулась с нами парой слов, и мы отправились домой. Только вышли к Ложку, мать села на пень против хаты деда Егора Бобкова и в минуту съела всю капусту. Посидела, подумала и говорит:

• Детка, а хоть грех, хоть два. Беги к тетке Лене, скажи, что капусту я уронила в речку, пусть еще наложит.

Я мигом домчалась, но, ступив на порог хаты с пустой миской в руках, хоть и мала была, поняла, соврать не смогу и молча опустила голову. Дальше такой диалог. Тетка Лена:

• Что, не донесли, поди?

Я киваю головой.

• Поди, в ручей опрокинули?

Я опять киваю головой и поднимаю на тетку удивленные глаза, – как догадалась, что я так сказать хотела?!

Та весело засмеялась, пошла в чулан и принесла большую миску полную капусты:

• Такую-то донесешь? – и добавила с улыбкой слова, значе­ния которых я не поняла. Ладно, думаю, спрошу у матери.

Я киваю, мол, донесу, лепечу «спасибо» и иду к ручью. Мать по дороге домой все еще ела капусту. На мой вопрос: «Мам, что такое, «чтоб уронить, так уронить»? – она не ответила. Ей некогда было. Надо сказать, что с тех пор мать квашеную капусту не ест.