Давней мечтой моего деда была пасека, вот здесь, почти на севере Казахстана, в Потанино, где о пчелах и слыхом не слыхивали.
Однажды сосед – казах, которому дедушка уже не раз рассказывал о прелестях и выгодах пчеловодства, узнал, что где-то в Павлодаре лесник, после безуспешной попытки совладать со случайно попавшей к нему пасекой, продает ее. А как природному степняку не терпелось своими глазами увидеть это диво, то и отвез он деда на совхозном грузовичке к несостоявшемуся пчеловоду.
Пасека не пасека – всего-то четыре улья. Понаблюдав за вялой работой пчел, начал дед торговаться:
- Ты, добрый человек, их не продашь, если не согрешишь. Они чуть живы, и цены за эту беду тебе никто не даст. Так и потеряешь все, вижу я – стоят они уже не много.
Хозяин попытался энергично возразить, но дед предложил рассудить « не на голос, а ревизией». И пока делали ревизию, осматривая улей за ульем, обнаруживая то один, то другой изъян, оптимизм горе-пчеловода заметно угасал. Закончили осмотр, и вот теперь дед спросил за окончательную цену:
- Ну и скажи мне теперь. Почем ты хочешь продать это горе, не беря грех на душу? – обратился он к продавцу.
Упавшим голосом, видно сомневаясь, что не удивит и не насмешит, тот неуверенно назвал цену. Дед торговаться не стал, но условие себе выговорил:
- Вот если поверишь мне, старому человеку, в долг на три месяца, то я заплачу тебе на 20% больше, – мудрит он (вот когда я усомнилась, что дед у меня русский!).
- А у тебя они не помрут? А то скажешь потом, что ты мне ничего не должен,- сомневается хозяин в реальности такого варианта.
- Ну, уж это тогда не твое горе будет, – успокаивает его дед ,- а человек я честный, да мне и перед Богом скоро стоять.
Домой пчел не повезли. Тот же любознательный сосед, ожидавший на своем грузовичке окончания «торгов», увез их сразу в пойму Старого Иртыша, на заранее облюбованное дедушкой место.
На берегу старицы, густо поросшей иван-чаем и белоголов- ником, стояла заброшенная рыбацкая летовка, которая называлась Алыбай. Вот около нее и разместилась небольшая наша пасека. С пасеки дедушка домой не приходил. И не ближний свет для его старых ног, и работы было много: все пасечное обзаведение он делал своими руками.
У нас, ребятишек, появилась новая, очень нравившаяся нам обязанность: ежедневно ходить проведывать дедушку, носить ему «провизию» (так он называл обеды), и необходимые инструменты. Этими обязанностями мы очень гордились и никак не уступали друг другу возможность вне очереди улизнуть подальше от грядок в море трав, цветов, запахов, движения жизни природы.
Лето выдалось в тот год, как говаривал дед, «на наше сиротское счастье»: тихое, теплое, с буйным кипением разнотравья, с нечастыми, но сильными дождями. Мы могли часами крутиться около дедушки: подавать ему инструменты, что-то поддерживать, подносить.
Самой интригующей и долгожданной для нас, ребятишек, поделкой была медогонка, сооруженная из бочки для засолки огурцов. И, наконец, где-то в конце июля, дед объявил: «Завтра будем мед качать».
На пасеку пришли мы всей семьей и терпеливо ожидали, когда же закончатся неспешные приготовления дедушки и начнется само священнодействие. Наконец томительное ожидание было прервано торжественным дедушкиным «ну, с Богом!». Дело нашлось всем: брат крутил рукоятку медогонки, я обдымливала ульи и подавала инструменты, мать обрезала и подносила рамки, а дед хлопотал над семьями, выбирая «запечатанный» мед». И только младшая сестренка с любопытством опасливо выглядывала из дверей летовки, мгновенно исчезая в ее прохладном чреве при угрожающем «пилотаже» раздраженной пчелы.
С непривычки, от постоянного напряжения и жары к концу работы мы с братом так устали, были столько раз «секануты» пчелами (кутайся не кутайся – они все равно найдут место), что радоваться меду у нас сил уже не оставалось. Мы уселись на пороге избушки и умиротворенно наблюдали, как Верочка, наша младшая, вышедшая «из окопов», макает хлебную корочку в прозрачный, тягучий, пахнущий сразу всем цветущим лугом мед, и вдохновенно вытягивая длинные янтарные капли, зажмуриваясь от удовольствия, отправляет ее в рот.
В сентябре сообщили бывшему хозяину пчел, чтобы он приезжал за расчетом. Садясь за положенный в таких случаях магарыч, лесник поинтересовался, живы ли пчелы, и как дедушка собрал деньги на расчет (кто помнит, пенсия у колхозника была 12 рублей). Дедушка, человек неторопливый и обстоятельный, сначала принес из кладовой приготовленную видно заранее большую миску с медом и поставил ее на стол перед гостем. Лицо у гостя вытянулось. Довольный произведенным эффектом, взял дед листочек бумаги и в цифрах «изобразил» нехитрую экономику своего маленького производства, не перегружая, однако, тайнами технологии работы с пасекой.
Сейчас уже не припомнить, сколько меда накачал дедушка, но части его нам хватило на всю зиму, а денег от продажи – на покрытие долга за пчел.
Поднимая последнюю рюмку, на посошок, лесник с нескрываемой досадой воскликнул:
– Эх, дед, вроде и честно ты поступил, однако обманул меня! – и не сдержался, похвалил, – а молодец!