Татьяна Бернякович «Ложка для дочери» (из сборника «Родина моей души» )

Хатушенских невест – рослых, статных и часто «дюже рахманых», т. е. очень красивых, не за всякого и не во всякую деревню выдавали замуж. Гордилась Хатуша своей родовитостью. Как-то так повелось, что отдать дочь в Пертовское, к «кугутам» считалось для родителей не совсем почетным. Зато с Саковнинкой и Васильевкой Хатуша роднилась охотно.

И когда к Манюшке Летоновой, тихой и ладной, посватался работящий и тоже смирный Гордей Мельников, все посчитали, что пара будет хороша. Молодые где-то уже пригляделись друг к другу, да и Васильевка была Хатуше уже в полродни.

Но «дуже не ндравился» Манюшкиным родителям отец жениха – Демьян, по-деревенски – Жменя. Жменей прозвали его за непомерную жадность и мелочность. И поговорка у него была под стать. Завидуя чужому достатку, везению в хозяйстве, он всякий раз приговаривал: «Ничего-ничего, зато я шшитать мастак, я свой достаток по жменечке соберу! По жменечке – возы собрать можно!»

Но дело было сделано. Свадьбу справили. Увезли Манюшкино приданое в хату жениха. Второй год молодайка жила в семье мужа: тихо, не слышная и не видная, видно ладила и с мужем, и со стариками. Родился уже и ребенок.

Родниться сваты особо не роднились. Когда-никогда заскочит отец Манюшки завезет гостинцев дочке. А тут заехал по дороге на ярмарку, спросить, может, что особо надо, внуку уже годок скоро.

Семья завтракала, ели, как и принято, из общей чашки. Манюшка, сидя тут же, за столом, поила ребенка молоком из пузырька.

Жменя, нехотя, сквозь зубы, пригласил свата на хлеб-соль, хозяйка встала и пошла в кут за ложкой.

• Манюшка, – спросил отец, присаживаясь у края стола, возле дочери, – а сама что ж ты не ешь?

Манюшка зарозовелась, как-то зябко повела плечом. Свекор завертелся, как на гвозде. Сам Гордей, кашлянув осторожно в кулак, чего-то встал и пошел в сенцы.

• Да я, папаша, опосля поем, – тихо проронила Манюшка.
• А что ж так-то, не как у людей? – допытывался Летон, – што ж ты поешь-то «опосля»? – недоумевал он, понимая, что после обеда такой семейки, «опосля», есть будет нечего.

За столом воцарилась неловкая тишина.

• Никитушка игрался, папаша, а я не доглядела, он возьми да стукотни моей ложкой об стол. Та и треснула. Вот теперь я и ем опосля всех, когда ложка ослобонится, – и добавила почти шепотом, опустив голову, – тятенька так велел.

Летон кинул на Жменю неопределенный взгляд, но ничего не сказал. А принесенную свахой ложку аккуратно, без стука, положил перед дочерью, раздумчиво проговорил:

• Спасибо, свашеньки, за привет, – поклонился он, вставая, – Поеду я, кабы не опоздать. А с ярмонки я все ж заверну, – как-то многообещающе произнес он, – и за порог.

Манюшка, всхлипнув, с ребенком на руках заспешила на чистую половину. Гордей все еще не вернулся. Жменя переглянулся с женой, грозно зыркнул на младших – двойняшек. Никто не про­ронил ни слова, только глуше и осторожнее затукали ложки по дну чашки.

Под вечер Летон снова подвернул ко двору сватов. Подхватив с телеги плетеный короб, прямиком направился в хату. Вся семья как раз была в сборе. Сваха накрывала к ужину (хорошие люди – завсегда вовремя!).

Летон решительно прошел к столу, широким махом ото­двинул горсть разнокалиберных, линялых, с обкусанными краями ложек, поставил ношу на край столешницы и повернулся к сватам:

• Вот, свашеньки, что пришел вам сказать, – громко, как при народе, начал он, – я дочь не на кару в вашу хату отдал, а женой вашему сыну. Ты ж, зятек, – повернулся к Гордею, – мужем будь, а не теленком на оброти: свою жену, да еще и с дитем, не должен ты в обиду никому отдавать. А вот тебе, сват, и подарок на память – и Летон резко опрокинул короб на бок. На стол, со стуком, веселой пестрой горкой высыпались расписные ложки, как не с полсотни.

Жменя растерялся, беспомощно закидал глазами по сторо­нам, неловко повел шеей, как будто ворот ему жал. Летон же, чуть успокоившись, тихо и веско продолжал:

– А еще раз увижу или узнаю, что, обижая мою дочь, жменеч- ками достаток собираете, позору не убоюсь – и дочь, и внука заберу!

И опять повернулся к зятю,- гляди, Гордей, думай!

Никто не знает, как просочилась эта «ложечная поторосия» за ворота двора скрытных Мельниковых, но все понимали, почему Гордей весной стал ставить себе пятистенок, а хатушенцы вслух одобряли и ободряли его. Обидно было Хатуше, что их молодайку обижают. А к зиме семья Гордея отделилась от Жменечки и перешла в свою хату.