Помню, как и когда я получил от отца затрещину. Крепкую, увесистую и, кажется, единственную в своей жизни. Да еще приправленную соленым мужицким словом, хотя отец у нас по жизни ругался крайне редко…
Мои родители иногда уставали от тех игр, которые я раз за разом придумывал.
Несколько дней сижу дома, никуда не выхожу, пью только воду и грызу сухари, предварительно выпросив, чтобы мамка их мне насушила. В это время ситцевая занавеска на печи у меня задернута. В руках книга Даниэля Дефо «Робинзон Крузо». Читаю ее третий раз подряд, и, понятно, я теперь сам — Робинзон. Первые дни пребывания героя на клочке земли среди океана для меня самые увлекательные и сладостные, и я, конечно, тоже пытаюсь выживать на необитаемой печи, как на острове, изнуряя себя сухарями и водой…
Закончилось это тем, что отец сдернул меня вниз, на пол, вставил ногами в валенки, нахлобучил шапку, накинул на плечи фуфайчонку и выпроводил на улицу:
- Хорош торчать на печи, иди проветрись, а то позеленел уже весь над своей книгой!
Да и ладно. Подумаешь… Уже на третий день по- сле того как меня лишили необитаемого острова, я ушел из дома «покорять северные просторы»… И вот куда.
У нас на краю поселка из глубоководной скважины много лет изливалась в степь вода. Что-то проектировщики намудрили, когда бурили, добывая ее с большой глубины, поэтому напор оказался чересчур сильным. Ее провели к колонкам, в некоторые дома (тому, кто хотел), на фермы, а все равно вышло так, что она день и ночь била толстой прозрачной струей, и девать ее было некуда. Короче говоря, то воды не хватало, то теперь от нее спасаться пришлось, потому что деревню начало подтапливать.
Выход нашли простой. Прорыли канал в сторону степных оврагов. Так получилась у нас самодельная маленькая речка, а точнее, ручей. Вода из глубин земли шла теплая. Зимой ручей этот парил на всем своем двухкилометровом протяжении. Сорокаградусные морозы так и не могли его одолеть. Лютая стынь, парящая вода, налетающие постоянно на степь свирепые многодневные бураны преобразили узкую ленту местности, тянущуюся вдоль канала до самых оврагов. Однажды в ясный хороший день я дошёл до него на лыжах и замер. Такого я еще никогда не видел. Чего только не было здесь! И нагромождение льда, и причудливые навесы снега, закрученные во всевозможные спирали, и уютные пещеры, посреди которых бежал, тоненько побулькивая, несмолкаемый ручей…
Увлекшись Робинзоном Крузо, на какое-то время я забыл про увиденное снеговое чудо, но, когда отец ссадил меня с необитаемого острова-печи на грешную землю, сразу подумал о канале. И не только о нем. Ходил по избе и гадал: где же я еще видел эти снежные, почти фантастические картины? И вспомнил! В книге «Покорение Арктики», которую я в библиотеке полистал, посмотрел, вздыхая, но ее мне библиотекарша тетя Люба не дала. У нее для пацанят было правило: прочитал книгу — сдай и только тогда бери другую. А я в то время держал в руках сразу две, потому что сомневался, какую взять. Правда, продолжалось это недолго. Все решили картинки в
«Робинзоне Крузо». Там на одном из жутких рисунков плясали дикари вокруг человеческих костей. А в книге про Север, тоже нестерпимо манящей меня, были изображены причудливые снежные горы, вода, льдины, а на них — белые медведи и моржи. Конечно, я выбрал с дикарями.
Теперь, вспомнив про это, я понесся вприпрыжку в библиотеку. Повезло. Книжку про Север никто не взял. Правда, тетя Люба засомневалась, что я прочитал «Робинзона Крузо», и задала мне несколько вопросов (вот раньше какие были библиотекари!).
- Да я все помню, — сказал я, захлебываясь торопливостью. — Я остановился как громом пораженный!
- Что? Где ты остановился? Каким ты громом пораженный? — слегка ошалела тетя Люба.
- Страница сто двадцать четыре, — сказал я и подал ей «Робинзона Крузо».
Она открыла и засмеялась. На этой странице был плохо пропечатанный и как бы слегка размазанный рисунок, а на нем в оторопевшей позе стоял странный человек в лохматых одеждах. Он в ужасе смотрел на след босой ноги в мокром песке. Под рисунком было написано: «Я остановился как громом пораженный…»
Потом я буду перечитывать эту книгу еще не один раз. А сейчас… А сейчас я прибежал домой и, едва раздевшись, помчался на собачьих упряжках по торосам и застругам сквозь обжигающий мороз, метели, преодолевая глубокие трещины во льду, отстреливаясь от белых медведей и беспрерывно глядя на синюю стрелку компаса, которая неудержимо влекла меня к Северному полюсу. Ух, какая это была жутко увлекательная дорога среди белой пустыни! Я строил из снега домики-иглу, в которых ночевал, экономил экзотическую еду пеммикан, болел цингой, оставлял предсмертные записки… Я был то Амундсеном, то Пири, то Нансеном, то Седовым, то Папаниным…
Утром стал собираться на Север. Я-то точно знал, где он находится. Собирался серьезно. Положил в санки немного сена, щепок. Вытряхнул из мешочка бочонки лото, ссыпал туда растертые сухари, оставшиеся от предыдущего путешествия с Робинзоном Крузо. Это будет у меня пеммикан. Отыскал и вымыл консервную банку. Отломил небольшой кусок фруктового чая и засунул в карман. Достал из заветного местечка за этажеркой маленький огарок свечи, который берег почти так же, как драгоценный ножичек складник, потому что у нас свечи продавали только в райцентре. Его я положил в другой карман штанов. Налил в бутылку воды и хорошенько заткнул газетной пробкой. Потом потихоньку стянул из шкапчика коробок спичек (вот за это, я знал, мне могло влететь здорово). Только какой Север без спичек! И… стал запрягать в санки Тузика. Но тот никак не хотел быть ездовой собакой. Когда я к ошейнику привязывал бечёвку, он — до этого самое доброе существо на свете — недовольно ворчал и отталкивал меня от себя лапами. Чем больше я на него наседал, тем недовольнее он становился. И когда ему все это окончательно надоело, он вдруг злобно залаял на меня. Такого лая я вообще от него никогда не слышал. Мне даже показалось, что он крикнул: «Отстань, Витька! Укушу!»
Да точно, крикнул. Мы ведь давно с Тузиком друг друга понимали. А тут отец вышел во двор и надежду на северную упряжку разрушил. Закрывая за собой калитку (наверно, пошел на работу), спросил громко:
- Ты чего там Тузика мучаешь?! Отвяжись от него!
Пришлось мне отказаться от ездовой собаки. Я надел лыжи, привязал сзади к ремню, которым был подпоясан, санки и отправился через огород, мимо нашей скирды сена, по краешку березовой рощи на свой Север. К ручью.
Пройдя почти полкилометра вдоль него, я без всякого компаса понял, что здесь и есть Северный полюс. Место было почти таким, как на одном из рисунков книги. Тут сугробы с одной и другой стороны ручья сомкнулись, и получилась длинная и довольно высокая снежная пещера. Я влез в нее, продвинулся вперед, кое-где на четвереньках, — пространство расширилось, и прямо у ручья оказалось что-то вроде маленького мыса. На нем можно было удобно расположиться.
Развел костер. Поставил на него консервную банку с водой и сообразил, как мог, чай. Потом вытащил листок бумаги и половинку карандаша — их я тоже прихватил с собой — и стал писать дневник путешественника. Но как-то не очень мне это понравилось. Решил, что дневник закончу дома. И перешел на записки. Их я заворачивал в кусочек бересты и пускал по течению ручья. В записках было: «Я на Северном полюсе. Еда кончается. Цинга. Зубы выпали все. Почти ослеп от снега. Вокруг белые медведи и моржи. Они ползут ко мне. Кольцо сжимается. Патроны тоже кончились. Ножик сломался. Рукавицы потерял. Ног не чувствую. Вьюга воет все сильнее. Силы на исходе. Помогите!!!»
Вспомнив однажды это взрослым, я долго хохотал, представив, как весной или летом кто-нибудь из местных чабанов или пастухов нашел бы записку и начал читать, потихоньку сходя с ума, потому что в каждой я ставил реальное число, месяц и год.
И вот когда «силы у меня уже совершенно закончились», я вдруг сквозь вой придуманной вьюги услышал:
- Сынок! Ты где? Отзовись! Сын-о-о-к!
Потом кто-то стал стучать по крыше моей снежной пещеры, она рухнула, и я увидел красное лицо отца.
- Ну слава богу, — выдохнул облегченно он, — а то я думал, куда ж ты делся?
Нет, не на этот раз отвесит мне батя вполне заслуженный уже тогда подзатыльник, хотя и следовало бы, наверно. Зато когда я ему все рассказал про Северный полюс, он договорился со мной раз и навсегда:
- Давай определимся… Привязать мы тебя к себе с мамкой не сможем. Я в твоем возрасте уже охотился потихоньку на озере… Но куда бы ты ни пошел, говори нам, куда. Ладно? Ты ведь старший, а вас четверо… Попробуй уследи за каждым…
Обещание тогда я бате дал, хотя про себя подумал, что жизнь у меня наступает неинтересная. Что это за игры, когда тайны нет?
Но, услышав совершенно случайно, когда засыпал тем же вечером, негромкий разговор мамы с папой, примирился с обещанием и старался его не нарушать…
- Да нашел-то я его быстро, — рассказывал отец. — Следы из огорода напрямую вели к ручью.
Пока бежал, чего только не передумал. Представил: вдруг он как-то там ударился и упал в канал…
- Да ладно, Ваня, большой ведь уже…
- Ага, большой… И утянет его водой, думал, до самых оврагов… Ох и бежал я, Лиза…
- Не говори так, Ваня… Пока вот этого ты не рассказывал, вроде ничего страшного и не случилось, а теперь прямо трясет меня…
Помолчали. И вдруг отец тихонечко так, вроде как вспомнив что-то, рассмеялся.
- Ты чего, Ваня? — с удивлением спросила его мама.
- Да вот назад-то взглянул… А мы разве не такими были в детстве?
Теперь, сдерживаясь, чтобы не побудить нас, пацанов, засмеялась мама… Наверно, тоже что-то вспомнила из своего детства.
- И вправду, Ваня. И родители не шибко-то за нами приглядывали, а все учили что-нибудь делать…
- А как же… И книжек столько у нас не было, и не читали мы так…
Потом голоса стали утишаться, пропадать, а я снова мчался, качаясь на нартах, по белому огромному Северу, и небо полыхало, изливалось невиданным никогда раньше разноцветным, словно радуга, сиянием… А может, и не небо. А изливались на меня уют и доброта дома, любовь родителей… Какое это неизъяснимо сладкое чувство — засыпать в благости и тепле родной избы под негромкий мирный разговор отца и матери…
После «прибытия с Севера» я неприкаянно бродил по двору и по дому и все никак не мог найти себе интересное занятие. Было бы это летом — другое дело. Летом можно и в околок сбегать, и на конюшню, и в степь к чабанам… Бывало, пока отгоняю по просьбе бати лошадь на конюшню, успеваю представить себя индейцем или даже Чапаевым. А в роще, что за нашим огородом, столько завлекательного придумаешь! Можно, например, пожить «в доме папуасов». Была у меня такая игра… И я тут же вспомнил, как прошлым летом батя ходил по роще и искал меня, приговаривая с досадою:
- Вот куда делся этот… папуас?.. Сказал, недалеко уйдет, ехать надо в степь, а его не сыщешь…
А я тут был, рядом. И откликнулся бы давно… Да обидно стало за папку. Неужели он не знает, что папуасы на деревьях дома строят? И я себе соорудил такой между четырьмя рядом стоящими березами. Мне же его видно, батю, и слышно, что он говорит. Хоть бы голову поднял, что ли…
Потом, конечно, я откликнулся и рассказал ему про дома папуасов на деревьях. И даже картинки в книге показал. А он почему-то странно посмотрел на меня и вздохнул:
- Ох, не знаю, что из тебя выйдет…
Да, зимой — не летом, переживал теперь я. Почтальоном я уже был. Самодельные телеграммы и письма по домам нашей улицы разносил. И санитаром пробовал работать. Бегал с санками по тропинке и выл, как настоящая сирена скорой помощи, которая приезжала к нам в поселок летом. Правда, не все и поняли, что это скорая помощь. Бабка Марфа, что жила в самой крайней избушке, когда я туда подъехал, спросила:
- Чо ли война началась, внучек?
И тогда мне пришли на ум странные люди, которые приезжали к нам из райцентра на хороших лошадях и ходили по домам. В деревне их звали
агентами. Для меня это были загадочные личности. В доме они обычно появлялись с тетрадками, с карандашами и авторучками. Говорили непонятные слова и отправлялись в сарай смотреть на коров, телят и овечек. Потом что-то записывали. Здоровье скотины, что ли, проверяли? Но я уже знал — для этого существуют ветеринары. И еще я заметил, что отношение хозяев к этим самым агентам уважительное. Даже несколько заискивающее. Иногда их и за стол приглашали. А если они не успевали за день сделать свою работу, то и ночевать оставляли. При этом мужики так говорили:
- Повезло Вальке Фисуренко, агент-то у него на ночевку остался…
Вот я и решил тоже немного побыть уважаемым человеком — агентом. Выпросил у бати химический карандаш, два листочка бумаги и отправился к Алексеевым. Они тогда жили как раз напротив нашей избушки. Постучал, вспомнив повадки этих самых людей.
- Кто там? — вроде как с удивлением спросили из-за дверей, обитых старым ватным одеялом. Наверно, никого не ждали.
А я нараспев:
- Это — а-агент. Открыва-а-айте, хозяева, будем скотину переписывать.
За дверью сначала было тихо, потом что-то загремело, зазвенело. Затем снова все замерло. И только после этого дверь открылась. На пороге стоял дед Коля. Какой-то взъерошенный и растерянный.
- Ты? — с удивлением спросил он. — А где агент?
- Я — агент, — с гордостью ответил ему и показал карандаш и лист бумаги.
Дед долго смотрел на меня, что-то соображая, потом сгреб в охапку, открыл сенки и вытолкнул на улицу прямо в сугроб. Еще и прикрикнул:
- Чеши домой, пока я бичик не нашел! И чтоб я тебя больше здесь не видел… агент!
И добавил нехорошее слово.
Расстроенный, весь в снегу, я пришел домой. Батя взглянул на меня и спросил:
- Окопы свои, что ли, снова рыл? А отряхнуться никак нельзя было? Там же веник в сенках. Что ты мамке опять работу задаешь? У нее что, по дому дел мало?
И тут я, обиженно гундя, стал жаловаться, как меня встретили соседи… Но рассказать толком ничего не успел. В дверь крепко постучали, и в избу вошел дед Алексеев. Он взглянул на меня и, поджав губы, сказал отцу:
- Выйдем, сосед, на минутку.
Отец надел фуфайку, и они ушли в сенки. Говорил там только дед. Из-за дверей слышалось:
- Ты приструни, сосед, своего пацаненка. Раньше- то он приходил, играл, и мы ничего. Не он же один. Я понимаю — дети. И у меня внуки… И когда он у тебя все успевает? Ведь вроде учиться начал? — Потом что-то невнятное доносилось, а дальше снова громко. — И главное, «я — агент» кричит! «Открывайте дверь, буду скотину переписывать». Мой старший как ломанулся через окно в огород к сараю! Так всю раму и вынес… Это каково зимой, а? Теперь стеклить…
Вот тогда-то, войдя из сенок в избу, отец и отвесил мне затрещину да еще с приговором:
- Я тебе сколько раз говорил: не шляйся по чужим дворам! Ты ведь нас с матерью так под монастырь подведешь… А в эту игру никогда больше не
играй! Понял меня? Никогда… — Он это слово повторил еще раз, раздельно. — Ни-ко-гда. — И даже постучал по столу костяшками пальцев, сопровождая ударами каждый слог.
Мне было не больно, но страшно обидно. Я видел, что как-то чудовищно подвел родителей… Но как именно? Этого не мог понять.
Отец, наверно, тоже чувствовал свою вину за эту затрещину. И какое-то время неловко было и ему, и мне. Но когда я пытался спросить, что же такого я натворил, отвечал всегда одинаково:
- Вырастешь — поймешь…
И смотрел на меня печально, с сожалением…
О налоговых агентах я узнал намного позднее. То есть об очередной дурацкой затее, которая уже в хрущевское время мешала крестьянам нормально жить. Тогда в личном хозяйстве в деревне можно было держать только определенное количество коров, телят, овец и другой живности. За этим как раз и следили специальные уполномоченные — налоговые агенты. Они делали регулярные рейды по селам и проводили перепись скота. Если обнаруживали излишки, то нужно было платить дополнительный налог. А в деревне какие заработки? Так, слёзы. В большинстве своем и жили от собственного подворья, от того, что в сараях. Приспосабливались, конечно. Тут ведь как? Потяни за конец родственной веревочки — и выйдет, что почти все — родня. Тот сват, тот крестный, тот свояк. Так что о приезде этих агентов заранее знали, и пока они в одном дворе делали опись, из другого перегоняли лишних овец или телят к соседям. Случались и неожиданные наезды совсем незнакомых людей, но это редко происходило.
Повторюсь, об этом я узнал только через несколько лет. А пока дед Коля, встречая меня на улице, снимал фуражку и говорил:
- Здорово, агент.
Потом хмыкал, останавливался и закуривал папироску. Я здоровался и бежал дальше не оглядываясь, потому что точно знал — он смотрит мне вслед, качает головой, а в глазах пляшут молодые чертенята… На самом деле дед Коля был веселым и добрым. Откуда я знал, что он смотрит вслед? Да потому что в самый первый раз я не выдержал и все-таки оглянулся…