Виктор Сайдаков. «ЗагонКа»

Директор акционерного общества «Степноозер- ный» Иван Прохоров только вошел в кабинет, как зазвонил телефон.

• Иван Иваныч, — забасила трубка, — это Борунов. — Прохоров узнал начальника районного сельхозуправления. — Много у тебя неубранного осталось?
• Заканчиваем. Гектар двести еще стоит. Если всю технику туда подтянем, то дня на два работы.
• Это алексеевская пшеница, что ли?
• Ну да, та самая, экспериментальная, будь она неладна. Ох и повозились же мы с ней.
• Вот черт, — вздохнул Борунов. — И как она?
• Сроду такого урожая не было! Один круг по за- гонке сделали, так центнеров по сорок на гектар вы- ходит.

Прохорову было слышно, как Борунов снова вздохнул в трубке.

• В общем, так, Иван Иваныч, знаю, что ты людям выходной объявил, но назавтра передали штормовое предупреждение: и дождь, и снег, и ветер. Почти как в песне. Полный комплект. Что хочешь делай, а за ночь пшеницу нужно убрать.
• Да ты что?! — Прохоров устало присел на стул, выцепил из мятой пачки беломорину. Его рябое от оспин лицо зарозовело. Одной рукой он держал телефонную трубку, другой шарил по карманам, искал спички. Не нашел.

• Я же только сейчас оттуда, с Алексеевской гривы, — накалялся он. — Мужикам сказал, чтобы пораньше закончили и завтра не выходили. Они же три недели пластались без продыху. По четыре часа спали…
• Да подожди ты, Иван, не кипятись, — Борунов снова перешел на неофициальный тон. — Я, что ли, погодные сводки составляю? У тебя вот двести гектаров осталось, а у соседей твоих, таинцев, половина пшеницы на корню. «Вечный зов», туды их мать, всю осень смотрят! И ничего не скажи — перестройка! Это я уж с тобой так говорю по старой памяти, знаю, что ты меня не пошлешь… В общем, я тебя, Иван, предупредил, а дальше как знаешь.

Спичек в карманах Прохоров так и не нашел. Он понял, что забыл их в машине и полез в ящик стола, где про запас держал несколько коробков. Закурил.

За окном совхозной конторы сентябрь приканчивал зелень, раскрашивая кленовую и тополевую листву розовым, оранжевым и лимонным цветом. В последнее время директор в кабинете почти не бывал. В конце августа упала на Кулундинскую степь сухая благостная осень, и он все дни пропадал в по- лях. Урожай в этом году, как говорил его агроном Евдошкин, разразился страшенный, такой, какой при- ходится на эти трудные степные земли раз в пять- семь лет. Оставалось только молиться на небесную канцелярию. Прохоров не молился, но, когда забегал в дом своей матери, нет-нет да поглядывал на потемневшие иконки…

Он был директором старой закалки, переделывать себя не собирался, жил по раз и навсегда заве- денному порядку. Мотался по полям и токам, говорил с людьми, убеждал их, материл, угрожал, сам иногда садился за руль комбайна — словом, выворачивался наизнанку, чтобы только дело шло, чтобы пшеничку косили, молотили, свозили на тока. Ему верили и чертомелили до надрыва. Правда, он ощу- щал тот предел в работе, когда нельзя уже ни приказывать, ни просить. И на этот раз, почувствовав, что механизаторы выдохлись, объявил выходной. И вот на тебе — штормовое предупреждение! С какими глазами теперь ехать к ним, что говорить?

Но ехать было надо. За руль уазика уселся сам. Серега Кузнецов, его шофер, сунулся было с вопро- сом, но Прохоров отрезал:

• Отдыхай, сам поеду. Людмиле моей скажи — буду поздно, а то и вовсе заночую в бригаде.

Сначала заехал на ток. Почти вся шоферская братия сидела под навесом склада. Курили, травили анекдоты, хохотали. Их он уговорил на удивление быстро. Да они и не переработались. Кроме того, он знал, чем взять этих гавриков. Каждый шофер, как и все в деревне, держал хозяйство, скотину. А значит, на зиму обильно запасались кормами. На этом и сы- грал. Побалагурив, директор сказал:

• В общем так, мужики, кто сегодня в ночь выйдет на работу — кроме премиальных, после убор- ки дополнительно каждому выдам по три центнера зерна.

Помолчали, затылки почесали и согласились.

А Иван Иванович помчался к Алексеевской гриве. Дорога шла мимо редких березово-осиновых околков, нестерпимо пылающих желтой и бордовой листвой, мимо обмелевших к осени озер, поднималась на гривы, опускалась в низины. Он любил эти ясные дали, когда глаз охватывает сразу много пространства.

Однажды зять Валерка, сманивший дочку Ивана Ивановича жить в Ростовскую область, его подку-

сил. Они тогда в перерыве гулянки оказались вдвоем на веранде.

• И что ты, отец, нашел в этой степи? Все равно как… эта самая, побритая. Дикость и пустота. И как вы здесь живете?
• А ты еще и дурак, Валерка, — с неожиданной злостью ответил ему Прохоров, сплюнул окурок и ушел в дом.

Зять обиделся и с тех пор в Степные Озера не при- езжал. Ну он-то ладно. А Лидка? Ведь дочка родная, выросла тут! Нет, тоже удила закусила, телеграмм- ками отделывается.

• Ну и еще раз дураки, — подытожил Прохоров по пути к Алексеевской гриве. Он так и не придумал, что скажет комбайнерам, как их будет уговаривать.

По совести сказать, он не понимал, на чем держится в последние годы их хозяйство, бывший со- вхоз «Степноозерный», а нынче акционерное общество с таким же названием. Может, все дело в при- вычке? Он по привычке командовал, ему по при- вычке подчинялись. Или в чем-то другом дело? Вон в бывшем Таинском совхозе, про который говорил Борунов, действительно все перевернулось с ног на голову.

А началось с того, что приехал туда прошлым летом с виду неприметный длинный хлопчик. Сразу после выпуска из сельхозинститута, агроном. Тут как раз назначили выборы директора. Демократия же, мать ее за ногу… Длинный этот хлопчик взял да себя и выдвинул. Да как начал речами сыпать! Да гладко так, да напористо. Вы, мол, мужики –– рабы коммунизма. Мантулите без выходных и проходных зиму и лето, а что видите? Если меня выберете, ваше хозяйство на научной основе станет развиваться, по самым современным канадским методам. И деньги у

вас будут, и сено, и комбикорм, и по два выходных в неделю, и нормированный рабочий день…

Прохоров даже сейчас, вспоминая это, хмыкал и крутил головой. Нормированный рабочий день! Это в селе-то? В летнюю да в осеннюю страду?!

А хлопчика того, между прочим, неожиданно для многих выбрали директором. И понеслась Таин- ка в пляс! Что ни день — что-то новое отчебучат. Стали механизаторы в поле работать с девяти утра до шести вечера. Старики чуть с ума не посходили: тра- вы цветут, время самое золотое, сенокосное, солнце еще бог знает где, а работнички домой едут культур- но отдыхать! А в эту уборочную еще и умные дяди с московского телевидения отличились. Сразу после вечерней программы «Время» стали повторять из- вестный кинофильм «Вечный зов». Так таинцы на общем собрании единогласно решили, чтобы их с полей автобусом прямо к началу картины подвози- ли. Это когда пшеницу можно напрямую молотить до двух ночи!

После одного из совещаний в районе этот длин- ный хлопчик, новоиспеченный директор по фами- лии Гринько, подошел к Ивану Ивановичу:

• Поблизости живем, а в гости не заезжаешь, — неожиданно, на ты, вроде как начал упрекать он пожилого Прохорова. — Деревни-то наши всего в семи километрах друг от друга. А у нас много чего интересного можно посмотреть сейчас…
• После уборки заеду, — отцепил его от себя ди- ректор, а сам подумал: «Эх, соплячок ты, соплячок… Посмотрю я на тебя, когда ты урожай соберешь да перезимуешь со своим хозяйством. Это тебе не экза- мены сдавать в институте».

Прохоров издали увидел, что мужики собира- ются домой. Комбайны были согнаны в одно место

под яр. Подъехал ближе — точно, собираются. Одни умывались, другие выхлопывали одежду. Иван Зи- мин устало сидел на траве, привалившись к колесу комбайна. Борис Мокров что-то рассказывал своим дружкам — Вальке Писаренко и Сергею Геращенко.

• Не заблудились, Иван Иванович? — подошел к Прохорову пропыленный насквозь деревенский зу- боскал Генка Рощин. — У нас же с вами только два часа назад было свиданьице? Или соскучились по ударникам жатвы?

Прохоров и вправду улыбался ему, как невесте на свидании. А куда деваться? Поулыбаешься, когда тут такое дело.

• К хорошим людям можно и несколько раз в день заезжать, — принял Генкин тон директор.

Он сел рядом с Иваном Зиминым на траву. Иван был в спелых мужицких годах, чуть за сорок пять, и, как все в его роду, носил на щеках кирпичный румянец, а на губах — неожиданно-застенчивую улыбку.

• Савельич, — обратился к нему по отчеству Прохоров, покосившись на самодельную папиросу,
• отцовский куришь?
  • Его, — устало улыбнулся Иван. — Отсыпать?
  • Давай, больно уж хороший табачок твой батя делает.

Отец Ивана Зимина выращивал лучший табак в селе, и сам, несмотря на возраст, нещадно дымил.

Иван как-то спросил:

• Он тебе, табак-то, не вредит, батя?
  • Да ты чо, Ванька? — удивился тот. — Табак — он, кому надо, силу дает. Я как-то после войны про- бовал бросить, так, веришь, думал, помру.

Сидели под комбайном, курили. Прохоров не знал, как приступить к непростому разговору. При- слушивался.

• Ох и дам же я сегодня жару! — говорил и жму- рился Генка Рощин. — Я передал своей, чтобы баню натопила. Приеду — и сразу на полок. Наведу кипят- ка в тазике, а туда — веник. У меня тесть хар-рошие веники вяжет. В каждый вплетает одну смородиновую ветку. Запарю его, вытащу, к лицу приложу — запах! Потом пару ковшичков на каминок брошу и не сразу, прошу заметить, не сразу, а после хорошей выдержки, когда первый пот сойдет, начну листика- ми по телу щекотать… А потом как дам чесу!
  • Тебе, Генка, писателем бы быть, — отозвался на банные рассуждения Валентин Писаренко, моложавый худенький комбайнер. — Так расписываешь, аж тело зудится. Моя-то, наверно, тоже догадается натопить баню.
  • Да какая у тебя баня! — отмахнулся Генка. Он еще жмурился, весь во власти своего рассказа, будто и впрямь только что сидел в парилке на полке, а его оттуда силком выволокли. — Был я у тебя, пожадничал ты на доски, скопидом. У тебя же в парилку моя задница с трудом влезет. А уж я сделал — хоть ло- жись, хоть садись, а хоть с бабой играйся.

Мужики засмеялись, а Прохоров подумал: вот зубоскал вроде Генка, а в работе основательный, ма- стеровитый. И баня, и дом, и сараи, и гараж — все у него добротное, сделано крепко, с выдумкой. И ме- ханизатор стоящий. Чуть где какая поломка — все к нему бегут. И тогда Генка превращается в Дмитрича.

«Выручи, Дмитрич», — обращаются к нему. Он, конечно, поехидничает, шутливо поломается, но поможет. И пацаны его любят. Всегда во время сенокоса просятся к нему на сцеп…

• А я, братцы, пельмени уважаю, — совершенно неожиданно свернул с банной темы на кулинарную Серега Геращенко. Когда он говорил, его лицо преоб

ражалось и становилось каким-то хищным. Почти все зубы у Сереги были стальными. — Галя моя знает это и в морозилке всегда сотенку замороженных держит. Банька — это само собой. Но хорошо после нее стопарик холодненькой под горячие пельмени бабахнуть.

• Отставить! — закричал, ерничая, Рощин. — От- ставить эту тему, а то мы до дома не дотянем и точно кого-нибудь на пельмени или шашлык пустим. Кста- ти, Иван Иванович, вы по дороге автобус не встреча- ли? Где это он, собака, заблудился?
  • Не встречал, — ответил Прохоров и поймал на себе вопрошающий взгляд Зимина.
  • Что-то случилось, Иван Иваныч?

Стало тише, и Прохоров решил, что сейчас он и скажет про непогоду. И еще понял — многое сейчас будет зависеть от заводилы Генки.

• Да, есть один неприятный момент, Иван. — Он говорил одному Зимину, а сам чувствовал — все ло- вят каждое его слово. — Бурю назавтра с утра обеща- ют. Ветер и дождь со снегом. Вот ломаю голову, что делать, а придумать ничего не могу… С вами хочу по- советоваться.

Прохоров ожидал, что мужики загомонят, закри чат, протестуя. Но они молчали. Только Валентин Писаренко пробормотал:

• Навернулась банька-то…

И, конечно, тут же к Прохорову чертом подско- чил Генка Рощин. Все смотрели на него, ждали, что скажет. Генка, как всегда, скалился во все зубы, но глаза были усталыми, злыми и серьезными.

• Ну хорошо, выйдем мы в ночь, — заговорил он, обводя всех взглядом, как бы приглашая мужиков к общему разговору. — Хлеб сухой, давно дошел. Мож- но не на свал работать, а молотить напрямую. А кто

вывозить будет? Это же все совхозные машины под- нимать надо.

• С шоферами я договорился, — ответил Прохо- ров.
  • Договорился? — Генка будто споткнулся на бегу. — Ну тогда… — он искал какие-то слова и никак не находил. И ляпнул первое, что пришло в голову, совсем как пацан: — А что нам за это будет?

Мужики оживились, заговорили почти разом:

• И правда, Иваныч, зазря, что ли, горбатиться будем?
  • Ага, жди, орден Сутулова тебе пожалуют.
  • В Таинке вон и убирают, и по два выходных имеют.

Разговор приобретал опасный уклон. Прохоров встал, отряхнул брюки от приставшей соломы и не- ожиданно сказал:

• А что хотите, то и просите. — И тут же, спохватившись, добавил, — в пределах разумного, конечно.

Генка не выпускал инициативу:

• А нам много не надо, верно, мужики? Ящик водки и хороший шашлык… Ты, говорят, Иван Иваныч, на гулянках с районным начальством такие шашлыки делаешь, что пальцы откусишь. Вот, пока мы полосу добивать будем, и нажарь нам, а? Очень уж хочется хоть раз в жизни директорского шашлыка попробовать. Но чтобы вволю. Заодно и погуляем, и отдохнем.

Прохоров направился к уазику.

• Вы куда, Иван Иванович?! — закричал ему вслед Генка. — Что, не понравилось наше предложе- ние?
  • Как куда? — обернулся Прохоров. — За водкой и шашлыком. Покемарьте пока, через час буду.

Но приехал еще раньше. Не выходя из машины, поманил к себе Рощина, посадил рядом с собой и

снова умчался в степь. Когда вернулись, Генка вылез из легковушки какой-то озадаченный.

Подходя к комбайнерам, еще издалека начал го- ворить:

• Ну что, мужики, давайте заводить своих коней, а то от деревни уже машины наяривают, а у нас — ни одного бункера…
  • Подожди, а шашлык? — спросил кто-то.

Генка смущенно хохотнул, словно припоминая что-то необычное:

• Да все точно, мужики, на том краю полосы сто- ит ящик с водкой, а рядом баран, за колышек привязанный, ходит, бекает. Так что — поехали.

Прохоров стоял посредине гривы, у кромки пше- ничного поля, курил. Слабый ветерок пошевеливал тугие стебли, и легкое, как зыбь, желтое волнение уходило до самого горизонта. Не верилось, что все это к утру будет скошено, обмолочено и зерном ле- жать в ворохах на току.

Вечер был ясный. Солнце полого садилось за гри- ву, и в тревожные метеосводки не верилось. Дирек- тор теперь даже подумать боялся, что они не сбудут- ся. Тогда мужики из него самого шашлык сделают. На горизонте показались светящиеся точки. Это шли комбайны с включенными фарами. Так они будут двигаться туда и обратно, сбрасывая на жнивье коп- ны соломы и, оставляя все меньше и меньше неско- шенной пшеницы.

Он несколько раз сходил под яр, поросший боярышником и березами, натаскал сушняка и развел костер. Хотел, чтобы набралось побольше углей. Да и ребятам будет видно, что он их ждет.

Потом, почему-то заторопившись, вытащил из машины два больших куска брезента, несколько бу- ханок хлеба, эмалированный таз, ведро с огурцами

и помидорами, вязанку лука. Достав из-под сиденья нож и попробовав лезвие пальцем, сказал, глядя в сторону:

• Прости меня, Господи… Ну, что, барька, будем из тебя шашлык делать.

Прохоров свежевал барана, нарезал мясо, скла- дывая его в эмалированный таз, а сам все посматри- вал в поле. Быстро темнело, но только половина неба была занята звездами. Другую затягивало тучами. Когда сидишь у костра, темнота вокруг кажется плотнее. Но Прохоров видел по огням комбайнов, которые обкашивали пшеничную полосу с двух сторон, что они приближаются к центру, а значит, огромная загонка постепенно уменьшается. Иногда в небо вздыбливались лучи фар — это поднимались на гриву машины, едущие за зерном и возвращающиеся с ним на ток. Прохорову с детства были знакомы эти картины, но всегда, наблюдая за игрой света в ночном небе, находил в ней что-то тревожное и нереальное.

Жаря шашлык для комбайнеров, он мысленно представлял, как будут гулять мужики после того как добьют эти самые двести гектаров. Сначала с заковыристыми шутками умоются, после усядутся на брезент вокруг еды и выпивки, восклицая: «Вот это стол, ну даешь, Иваныч!» Или что-нибудь в этом роде… Потом выпьют по первой и замолчат. А вот когда добавят еще пару раз по полстакана, начнутся смех, разговоры с перебиванием друг друга. В общем, пойдет почти настоящая деревенская гулянка, которая только со стороны кажется бестолковой. На самом деле, есть в ней и свой смысл и свой порядок…

Получилось по-другому. Стало брезжить на востоке, когда, пройдя свой последний ряд, подъехал на комбайне Иван Зимин. Он спрыгнул с лесенки, равнодушно обвел глазами богатую закуску, бутылки, отблескивающие от костра, сел прямо на землю и закурил. Стали подъезжать другие. Лица у всех были в серой пыли, словно застывшие маски. Ком- байн Валентина Писаренко подрулил последним. Заглох мотор, и стало тихо. Слышно было, как откры- лась дверца кабины и простучали сапоги по лесенке. И… пропал…

• Валька, ты чего там? — окликнул его Генка и решил проверить, что случилось.

Подошел. А тот спит прямо около комбайна. Ген- ка растолкал его, привел. Валентин смущенно улы- бался и крутил головой:

• Вот это загонка получилась…
  • Что, шибко большая для тебя? — попытался войти в разговор Серега Геращенко.Да нет, я в другом смысле: мол, загонка получилась для нас…
  • А-а-а, так у нас в деревне вся жизнь — загонка… Хотя нас хрен загонишь. А? Иван Иваныч?

Почти не переговариваясь, умылись, кое-как уселись на брезент. Прохоров не знал, что говорить. И все-таки, разлив всем водку и посмотрев на каждого, сделал попытку:

• Хочу сказать вам, мужики… — А дальше за- клинило. Но он все-таки выдавил враз севшим голосом: — А вы говорите: таинцы…

И, отвернувшись, долго смотрел в степь, точно увидел там что-то необычное…

Выпив по второму разу, мужики натаскали из копен соломы и стали укладываться спать. Уснули. Только Генка Рощин несколько раз возвращался к костру и говорил Прохорову одно и то же:

• Ты нас уважил, Иваныч, а мы тебя…

Скоро угомонился и он. Дождь пошел, когда со- всем рассвело. Он гулко, часто бил по брезенту, на-

тянутому между комбайнами. Спящие люди ничего не слышали.

Прохоров смотрел на степь, затянутую мокрой пеленой. Он представил, что стало бы с пшеничным полем, если бы в эту ночь комбайнеры не приехали сюда.

И вдруг шагнул прямо в падеру, в ее мокрую кру- говерть, и пошел по стерне, по раскисающему на глазах убранному полю. Ветер с дождем лупили по лицу, заставляя сгибаться почти до земли, выбивая то нервное напряжение, которое держало весь вче- рашний вечер и всю ночь.

Неожиданно все стихло. Он увидел, что стоит пе- ред небольшим огрехом — нескошенным клиныш- ком пшеницы. Удивился. Начал прикидывать, чей это мог быть ряд. Высчитал. Скорее всего — Валентина Писаренко, приехавшего последним. Ему показалось странным, что один из лучших комбайнеров так промахнулся, скривил и оставил неубранный клочок. Что же здесь ночью случилось? Заснул, что ли, на мгновение в этом месте Валентин и поэтому вильнул в сторону?

Подошел ближе. И тут из недокошенного участка выскочил промокший заяц и задал стрекача. Ме- тров через пятьдесят остановился, оглянулся, как бы упрекая Прохорова за то, что тот его спугнул, и поскакал дальше.

Директор засмеялся:

• Что, и тебя загнали, косой?

Он представил, как было дело. Писаренко обка- шивал свою загонку, когда в свет его фар попал заяц. И каждый раз, когда комбайн приближался к тому месту, где он прятался, зверек перебегал от надвига- ющейся на него ослепляющей громады в спаситель- ную тень еще не скошенной пшеницы. А потом загонка стала совсем узенькой. Ее и недокосил Вален- тин, чтобы не покалечить зайца.

Когда Иван Иванович вернулся, дождь снова разошелся… Директор глядел на спящих мужиков, и перед глазами вдруг встала картинка: его взвод, спящий вповалку после боя около одной украинской деревеньки… Он отмахнулся от видения –– не любил вспоминать войну.

• Отдыхайте, солдатушки! — сказал он механи- заторам. — Хорошо повоевали.

Неожиданно приподнялся Генка Рощин, обвел всех непроснувшимися глазами и произнес:

• Так точно, Иван Иванович! А шашлык был — во!.. — Поднял вверх большой палец и снова упал на солому.

Прилег и директор. Дождь продолжал греметь по брезенту. Он теперь никого не мог напугать.