Татьяна Бернякович «Яблоко прощения»

Мать воспитывала нас одна, может потому и была строга, иногда чрезмерно. Во всяком случае, мне влетало довольно часто, справедливости ради — чаще по делу, но бывало всяко. И мать, и бабушка наказывали быть вежливыми с людьми, здороваться со всеми обязательно, «величать» по имени-отчеству каждого. У самих же однако, нет-нет, да и проскальзывало «Летон», «Глазяка», «Ягодка» — это клички хатушенцев. Да и как не проскальзывать им при всем старании, практически все жители деревни имели клички, значит, имена особо нужно было знать и помнить, чтобы не случился конфуз. Осложнялось исполнение материнского наказа еще и тем, что многие клички были похожи на имена. Я долго думала что Паскудовна — это отчество. А оказалось, что сволочного мужика — мелкого воришку и стукача Никишку Клепова за глаза кликали Паскуда, а доченька пошла в него норовом — вот тебе и отчество. Или вот Орешек, — чем тебе не имя.

Было мне лет семь, когда послали меня с поручением в дру­гой край нашей улицы Юхновки. Не спеша, нарочито шлепаю по теплой пыли, которая смешно и ласково щекоча пальцы ног, взды­мается фонтанчиками. Иду, важная от осознания ответственности миссии, уж не помню какой, подхожу к маленькой хатке безродной бабушки. Греху видно быть — старушка сидела на завалинке, гре­лась на солнышке. И тут я, вспомнив ее имя, начинаю лихорадочно искать ему — грубому и несуразному — более ласковую форму. Еле нашла. Поравнявшись с бабушкой, я поворачиваю голову в ее сторону, вежливо кланяюсь и громко (старые люди могут плохо слышать — учила мать) здороваюсь:

• Здравствуйте, бабушка Козочка!
• Здравствуй детонька, да моя ты умница! А чья ж ты такая будешь? — Интересуется бабушка, улыбаясь и кланяясь мне малень­кой опрятной головкой в беленьком ситцевом платочке.
• Сидора Кирсановича внучка! — (нужно остановиться, если с тобой заговорили — учила мать), с готовностью и достоинством отвечаю я. Я уже понимала, что дедушка у меня хороший, его все уважают.
• Марусина или Кузьмы доченька? — уточняет «Козочка», так как в деревне жил и мамин брат.
• Марусина, — говорю я и продолжаю стоять.
• Ага, ага, поняла, — ну, иди с Богом, дитенок мой, — кивая, отпускает она меня.

На другой, день мать придя с работы, о чем-то зашепталась с бабушкой, перебиравшей клубки. Та качает укоризненно голо­вой, всплескивает руками, сокрушенно шлепает себя ладонями по коленям и тоже что-то шепчет матери. Я насторожилась, понимая, что происходит что-то нехорошее. Подозвав меня к себе, стали дотошно и подробно расспрашивать, кого я видела по дороге к Вере Карповне. Ребенок я была памятливый и все ей подробно рассказала.

• Эту бабушку, детка, зовут Федосья, — запомнишь? — строго говорит мать, я киваю головой. — Повтори, — требует она.
• Бабушка Федосья Козочка, — четко повторяю я.
• Нет! Никогда не называй ее козочкой, это плохо, это кличут так. Поняла? — заволновалась мать и еще раза три заставила меня повторить «Бабушка Федосья»…

В это время моя бабушка Серафима, бубня: «Да во ишшо горе, да вот на ж табе, ущудила!» — завязывает какой-то узелок.

• Отнеси бабушке Федосье гостинчик, — наставляет она меня, да как зайдешь в хату, так и здоровайся, мол, здравствуйте, бабушка Федосья! — поняла? Я с готовностью киваю головой.

Бабушка Федосья хотя и была уже очень ветхонькой, но оказалась мудрым человеком. Встретила она меня, приветливо закивав своей аккуратной головкой. Старчески светлые, но веселые и лукавые ее глаза я помню до сих пор. Она послала поклон моей бабушке за гостинец и угостила меня большим красным яблоком. У нас были и свои яблоки, но это было яблоко примирения, или лучше сказать, прощения.

Я, еще не все понимавшая, просто чувствовала, что сегодня сделала что-то хорошее, что-то исправила. Ах как легко и весело бежалось мне домой…